Неточные совпадения
Луга-то (эти самые),
Да водка, да с три короба
Посулов то и
сделали,
Что
мир решил помалчивать
До смерти старика.
— Я помню про детей и поэтому всё в
мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в
мир действительности, он
делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
— Что ж
делать, так
мир устроен, — сказал Степан Аркадьич.
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по два с каждой стороны. Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный и, верно, сидит дома, за него все
делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга в
мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно, дома, если не поехал куда-нибудь играть в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят землю!
Несчастным я не
сделал никого: я не ограбил вдову, я не пустил никого по
миру, пользовался я от избытков, брал там, где всякий брал бы; не воспользуйся я, другие воспользовались бы.
Много совершилось в
мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не
сделал и ребенок.
— И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей
мир, какое счастие посылает бог людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды
сделают такое, что и глядеть не можно, а никто не даст ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
— Нечего — меч его. Поэту в
мире делать нечего — понимаете?
— Я прошу простить мне этот экскурс в область философии древнего
мира. Я
сделал это, чтоб напомнить о влиянии стоиков на организацию христианской морали.
«Я обязан
сделать это из уважения к моему житейскому опыту. Это — ценность, которую я не имею права прятать от
мира, от людей».
— Вы обвиняете Маркса в том, что он вычеркнул личность из истории, но разве не то же самое
сделал в «Войне и
мире» Лев Толстой, которого считают анархистом?
—
Делай! — сказал он дьякону. Но о том, почему русские — самый одинокий народ в
мире, — забыл сказать, и никто не спросил его об этом. Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень чистую рубаху и странно белую, гладкую, как у женщины, кожу рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
— Интересный малый. Из тех, которые мечтают
сделать во всем
мире одинаково приятную погоду…
Мир делают исправительным заведением вот такие Елизаветы Спивак.
— Какая-то таинственная сила бросает человека в этот
мир беззащитным, без разума и речи, затем, в юности, оторвав душу его от плоти,
делает ее бессильной зрительницей мучительных страстей тела.
— Но, по вере вашей, Кутузов, вы не можете претендовать на роль вождя. Маркс не разрешает это, вождей — нет, историю
делают массы. Лев Толстой развил эту ошибочную идею понятнее и проще Маркса, прочитайте-ка «Войну и
мир».
«Буржуазия Франции оправдала кровь и ужасы революции, показав, что она умеет жить легко и умно,
сделав свой прекрасный, древний город действительно Афинами
мира…»
«Вот, Клим, я в городе, который считается самым удивительным и веселым во всем
мире. Да, он — удивительный. Красивый, величественный, веселый, — сказано о нем. Но мне тяжело. Когда весело жить — не
делают пакостей. Только здесь понимаешь, до чего гнусно, когда из людей
делают игрушки. Вчера мне показывали «Фоли-Бержер», это так же обязательно видеть, как могилу Наполеона. Это — венец веселья. Множество удивительно одетых и совершенно раздетых женщин, которые играют, которыми играют и…»
— Ловко сказано, — похвалил Поярков. — Хорошо у нас говорят, а живут плохо. Недавно я прочитал у Татьяны Пассек: «
Мир праху усопших, которые не
сделали в жизни ничего, ни хорошего, ни дурного». Как это вам нравится?
— Не напоминай, не тревожь прошлого: не воротишь! — говорил Обломов с мыслью на лице, с полным сознанием рассудка и воли. — Что ты хочешь
делать со мной? С тем
миром, куда ты влечешь меня, я распался навсегда; ты не спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать — будет смерть.
Красота, исполненная ума, — необычайная сила, она движет
миром, она
делает историю, строит судьбы; она, явно или тайно, присутствует в каждом событии.
— Вы уверяете, что слышали, а между тем вы ничего не слышали. Правда, в одном и вы справедливы: если я сказал, что это дело «очень простое», то забыл прибавить, что и самое трудное. Все религии и все нравственности в
мире сводятся на одно: «Надо любить добродетель и убегать пороков». Чего бы, кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так и тут.
— Что князь Николай Иванович? — спросил я вдруг, как бы потеряв рассудок. Дело в том, что я спросил решительно, чтобы перебить тему, и вновь, нечаянно,
сделал самый капитальный вопрос, сам как сумасшедший возвращаясь опять в тот
мир, из которого с такою судорогой только что решился бежать.
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это
сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения была так же серьезна, как была и с начала
мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально, а не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее понять), — то где же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
Их обязывают к
миру, к занятиям, к торговле; они все обещают, а потом, при первой оказии, запасшись опять оружием,
делают то же самое.
Самое замечательное на этой фабрике то, что веревки на ней делаются не из того, из чего
делают их в целом
мире, не из пеньки, а из волокон дерева, похожего несколько на банановое.
Видно, уж так заведено в
мире, что на Волге и Урале не купишь на рынках хорошей икры; в Эперне не удастся выпить бутылки хорошего шампанского, а в Торжке не найдешь теперь и знаменитых пожарских котлет: их лучше
делают в Петербурге.
Мы с бароном
делали наблюдения над всеми сидевшими за столом лицами, которые стеклись с разных концов
мира «для стяжаний», и тихонько сообщали друг другу свои замечания.
Только по итогам
сделаешь вывод, что Лондон — первая столица в
мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в день или год, какой страшный совершается прилив и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие всю Англию железные дороги, как по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей.
Веревкин подробно описывал свои хлопоты, официальные и домашние: как он
делал визиты к сильным
мира сего, как его водили за нос и как он в конце концов добился-таки своего, пуская в ход все свое нахальство, приобретенное долголетней провинциальной практикой.
И
мир внутри России, преодоление вражды и злобы
делают невозможным именно Розанов и ему подобные.
Германский
мир чувствует женственность славянской расы и думает, что он должен владеть этой расой и ее землей, что только он силен
сделать эту землю культурной.
Господство рационализированной техники
делает ситуацию человека в
мире абсурдной.
Когда экзистенциалисты Хайдеггер, Сартр и др. говорят о выброшенности человека (Dasein) в
мир и обреченности человека этому
миру, то они говорят об объективации, которая
делает судьбу человека безысходной, выпавшей из глубокой реальности.
Без слуг невозможно в
миру, но так
сделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее духом, чем если бы был не слугой.
А Христос именно велит не так
делать, беречься так
делать, потому что злобный
мир так
делает, мы же должны прощать и ланиту свою подставлять, а не в ту же меру отмеривать, в которую мерят нам наши обидчики.
Тысячи статуй в этих храмах и повсюду в городе, — статуи, из которых одной было бы довольно, чтобы
сделать музей, где стояла бы она, первым музеем целого
мира.
В
мире нет ничего разрушительнее, невыносимее, как бездействие и ожидание в такие минуты. Друзья
делают большую ошибку, снимая с плеч главного пациента всю ношу. Выдумать надобно занятия для него, если их нет, задавить физической работой, рассеять недосугом, хлопотами.
Христианство сначала понимало, что с тем понятием о браке, которое оно развивало, с тем понятием о бессмертии души, которое оно проповедовало, второй брак — вообще нелепость; но,
делая постоянно уступки
миру, церковь перехитрила и встретилась с неумолимой логикой жизни — с простым детским сердцем, практически восставшим против благочестивой нелепости считать подругу отца — своей матерью.
Я с ранних лет должен был бороться с воззрением всего, окружавшего меня, я
делал оппозицию в детской, потому что старшие наши, наши деды были не Фоллены, а помещики и сенаторы. Выходя из нее, я с той же запальчивостью бросился в другой бой и, только что кончил университетский курс, был уже в тюрьме, потом в ссылке. Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение
мира несчастного, с одной стороны, грязного — с другой.
Проблематику русской религиозной философии очень трудно было
сделать понятной западному христианскому
миру.
Я
делал вид, что нахожусь в этих реальностях внешнего
мира, истории, общества, хотя сам был в другом месте, в другом времени, в другом плане.
Гениально у Н. Федорова то, что он, может быть, первый
сделал опыт активного понимания Апокалипсиса и признал, что конец
мира зависит и от активности человека.
Он
сделал большие усилия выйти за пределы замкнутой латинской культуры, раскрыться для других
миров.
Студент поблагодарил меня, сказал, что он напишет в своей газете,
сделает доклад в клубе, что у них все интересуются Москвой, потому что она — первый город в
мире.
Журавский
сделал мне выговор и отпустил с
миром.
— Вы никогда не думали, славяночка, что все окружающее вас есть замаскированная ложь? Да… Чтобы вот вы с Дидей сидели в такой комнате, пользовались тюремным надзором мисс Дудль, наконец моими медицинскими советами, завтраками, пользовались свежим бельем, — одним словом, всем комфортом и удобством так называемого культурного существования, — да, для всего этого нужно было пустить по
миру тысячи людей. Чтобы Дидя и вы вели настоящий образ жизни, нужно было
сделать тысячи детей нищими.
Учение Вл. Соловьева о богочеловечестве, доведенное до конца, должно бы привести к активной, а не пассивной эсхатологии, к сознанию творческого призвания человека в конце истории, которое только и
сделает возможным наступление конца
мира и второе пришествие Христа.
Он
делает жуткое предсказание: если какой-нибудь народ попробует осуществить в своей стране марксизм, то это будет самая страшная тирания, какую только видел
мир.